– Пойдем, – молодая монахиня, неслышно выступившая из-за пышно цветущих кустов браса, похлопала его по плечу.
Монах улыбнулся и кивнул – вместе они пошли по дороге, которая вела в столицу.
– Как ты думаешь, вспышку видели? – спросил монах, когда лес остался далеко позади, старая разбитая дорога стала гораздо приличнее, а на востоке зарумянилась полоска рассвета. – Ночь светлая…
– Могли увидеть, – пожала плечами его спутница. – Но весной тут часто бывают грозы, и, в случае чего, все спишут на них.
– Поверить не могу, – произнес монах. – Мы в Аальхарне.
Женщина промолчала, и монах, заметив, что ее плечи вздрагивают, понял, что та плачет. Он хотел было утешить ее, но внезапно заметил нечто, поразившее его не на шутку.
Дорогу пересекали рельсы.
Грунтовый тракт пересекала железная дорога. Посреди идиллических лужаек и цветущих полян пролегли самые обычные рельсы со шпалами – их скорее можно было бы увидеть где-нибудь в Ясной Поляне, чем здесь. Монах присел на корточки и дотронулся до металла.
– Ты знаешь, что это? – спросил он. Женщина шмыгнула носом, утерла слезу.
– Нет. Никогда такого не видела. А что это?
– Это железная дорога, – монах выпрямился и посмотрел на запад, куда убегало полотно: далеко-далеко, почти у горизонта, сияла зеленая звезда. «Светофор», – устало подумал монах и продолжал: – Это значит, что в Аальхарне есть паровозы. Это значит невероятный скачок науки и техники буквально с нуля. Всего за двадцать лет.
Женщина взяла его за руку, сжала. Монаху казалось, что вот-вот – и у него начнется истерика. Железная дорога… А космический корабль они тут еще не строят?
– Ну почему же с нуля? – очень мягко промолвила женщина. – Мы оба знаем, кто именно за этим стоит. В конце концов, развитие науки и техники не самое страшное, что могло случиться с Аальхарном за эти двадцать лет.
«Эта наука и техника не принадлежит Аальхарну», – хотел было сказать монах, но промолчал и двинулся дальше. Также молча женщина отправилась за ним. Ночь постепенно отступала, медленно проявляя сочные краски аальхарнской весны, затихали ночные птицы, и первый утренний ветерок коснулся верхушек трав и лиц идущих.
Железных дорог им больше не попадалось.
Когда солнце поднялось над горизонтом и утро окончательно вступило в свои права, путники наконец увидели город.
После войны столицу отстраивали заново, многое поменялось, однако, покрутившись с полчаса по улицам, монах смог-таки выбрать верное направление. Город просыпался: поднимаясь над витринами магазинов, шуршали ролеты, открывая самые разнообразные товары, извозчики везли первых пассажиров в бело-синих щегольских колясках, расходились с ночной смены важные усатые будочники, и дворники в аккуратных зеленых куртках мели мостовые. Монах и его спутница крутили головами, рассматривая великолепные здания государственных учреждений, доходные дома и храмы, которых в столице было не меньше, чем доходных домов. Всюду реяли бело-голубые государственные флаги с золотым кругом Заступника.
– Все изменилось, – сказал монах своей спутнице. – Все изменилось…
– Отец, – вздохнула она и снова взяла его за руку. – Не говори так. Пожалуйста.
Монах только вздохнул и указал женщине на изящную вывеску «Площадь Науки. Музей естественной истории Аальхарна. Дворец науки».
– Ты могла предположить такое? Я не мог.
– Ты так говоришь, как будто это плохо, – покачала головой женщина. – Пойдем посмотрим?
Свернув за угол, они оказались на площади Науки, окруженной невероятно массивными и столь же изумительно помпезными зданиями, – видимо, аальхарнские архитекторы придерживались довольно безвкусной концепции «попышнее и побогаче», щедро украшая здания колоннами, статуями и барельефами по фронтону. К Музею естественной истории уже стекался народ – в основном молодые академиты – и, к удивлению монаха, дети, очень много детей в сопровождении женщин в черно-красных форменных платьях. Видимо, в Аальхарне ввели какой-нибудь закон о всеобщей грамотности, и учителя привели своих воспитанников на экскурсию.
– А сейчас все ходят в школу, – молодой человек в очках невероятных размеров и со стопкой книг в руках широко улыбался монаху: задумавшись, свою последнюю мысль тот произнес вслух. – Его величество даже говорит, что тот, кто не ходит в школу, – государственный изменник. Ну да это он шутит.
Монах тоже улыбнулся и обвел паренька кругом Заступника.
– Он прав. Учись хорошо, сын мой.
Когда довольный академит отправился в сторону музея, монах обернулся к своей спутнице и произнес:
– Хоть это меня радует.
Женщина скривила довольно выразительную гримаску:
– Ну наконец-то!
Гримаску на ее лице тотчас же сменило выражение невероятного удивления, и она указала куда-то в сторону. – Господи, ты только посмотри на это…
Монах обернулся и увидел праздничную растяжку на стене Дворца науки, изображавшую императора с линейкой для чертежей в руке. Набранная классическим шрифтом надпись гласила: «Родина. Наука. Вера». За императорским плечом можно было разглядеть столичную панораму.
– После всего увиденного ты ожидала лицезреть здесь кого-то другого? – спросил монах, стараясь совладать с дрожью в голосе и жадно всматриваясь в портрет: император в простом темно-зеленом сюртуке, с единственным орденом на шее совершенно не выглядел коронованной особой – его истинное место в иерархии здешней власти выдавал лишь тонкий золотой венец на светловолосой голове. Бледно-сиреневые глаза смотрели лукаво и немного грустно.
– Черт побери, – выругалась женщина по-русски. – Знаешь, ожидала и не ожидала.
Казалось, император смотрит прямо на них.
– Пойдем отсюда, – сказал монах и повлек свою спутницу за собой. Вскоре площадь осталась позади, они зашли в небольшой, уютный и очень зеленый парк и сели на скамью. По раннему времени здесь почти никого не было, только молодая женщина гуляла с мальчиками-близнецами, которые упорно порывались попробовать на вкус песок с дорожки. Откинувшись на спинку скамьи, монах молчал. Женщина подождала пару минут, а потом дотронулась до его руки:
– Отец… ну что ты? Что с тобой?
– Как странно все это, Несса, – признался монах. – Так не должно быть. Еще вчера тут царило Средневековье, и народ выплескивал дерьмо из горшков на улицы, а сегодня железная дорога, роскошные музеи, всеобщая грамотность и еще небось все без исключения моют руки.
– Чем же тебе это не нравится? – искренне удивилась Несса. Монах тяжело вздохнул.
– Наверно, я стар и глуп, девочка моя, но я считаю, что все в жизни и истории должно происходить постепенно, что любая страна должна развиваться постепенно. А государь император, судя по всему, просто взял и лишил Аальхарн его истории.
Несса пожала плечами.
– Я не знаю, отец. Может, и лишил, – она посмотрела на мать близняшек: теперь она с детьми увлеченно читала большую книгу с яркими картинками – наверняка сказки. – Но в прежние времена эта женщина вряд ли научилась бы читать. И вряд ли гуляла бы в таком чудесном месте.
Монах вопросительно посмотрел на нее.
– А если она из благородных?
Несса усмехнулась.
– Не из благородных. Посмотри на ее нижнюю юбку, вон краешек торчит. Грубая ткань. И руки. Скорее всего, повариха или швея.
Монах не удержал улыбки.
– Не те уже мои годы, чтоб нижние юбки рассматривать.
Несса тоже улыбнулась.
– Не прибедняйся.
Некоторое время они молчали. Женщина дочитала сыновьям сказку, и троица подалась к выходу из парка. В глубине зеленых ветвей радостно защелкала птица.
– Пожалуй, ты права, – произнес наконец монах. – Не стоит делать поспешных выводов.
Утро Артуро не задалось с самого начала.
Собственно, ничего плохого с ним не приключилось – погода была замечательной, старая арвельская рана не давала о себе знать, и никто из встреченных им по пути к кабинету императора не сделал ровно ничего, чтобы вывести Артуро из равновесия. Все дело было во сне, который Артуро увидел перед рассветом, – очень ярком и четком сне, который запросто можно было перепутать с реальностью.